Руслан Разгуляев: «Что такое современная музыка?»

Молодой талантливый пианист, старший преподаватель кафедры специального фортепиано Нижегородской консерватории, лауреат Всероссийского конкурса Руслан Разгуляев — яркая фигура концертной жизни Нижнего. На его фортепианные вечера публика ходит охотно, не только потому что он — профессиональный и вдумчивый исполнитель. Широта мышления и неутомимый энтузиазм делают Разгуляева еще и музыкантом-просветителем. Пример тому — организованный им проект «XX век: современное прошлое», знакомящий слушателей с творчеством крупных композиторов минувшего столетия, чьи сочинения не так часто исполняются в стенах Нижегородской консерватории.

— Вы являетесь создателем проекта «XX век: современное прошлое». Как родилась эта идея?

— В прошлом году я играл программу из музыки XX века в Большом зале консерватории (Берг, Барток, Булез, Мясковский, Тищенко). И мне так это понравилось, захотелось продолжить. Я решил организовать в Малом зале два концерта и придумать такие тематические программы, в которых была бы представлена не только фортепианная музыка, но и ансамблевая. Ведь три сольных программы в год — во-первых, безумно тяжело готовить, а во-вторых, не так интересно слушать. Практика показала: когда много разного в одном концерте, то это гораздо лучше воспринимается. Я взял на себя организацию, обеспечение технической стороны, комментарии, фотографии, вступительное и заключительное слово.

Что такое современная музыка? У каждого свое мнение. Кто-то считает современную музыку понятием хронологическим. Когда Б. С. Гецелев делал фестиваль «Картинки с выставки», я его прямо спросил: «У вас фестиваль современной музыки. Что такое современная музыка?» Он говорит: «Двадцатый век». Все. Вопросов нет. Рахманинов (смеется)… Метнер…

— Скрябин…?

— Скрябин в меньшей степени. Он в пятнадцатом году умер. А эти композиторы долго прожили в двадцатом веке. Так что хронология — это очень уязвимая характеристика. Вот В.Мартынов в своих книгах определяет понятие «современная», скорее, как качественное. Чаще всего, когда мы говорим «современная академическая музыка», то подразумеваем авангард. А авангард — это определенные исторические точки в двадцатом веке, в общем-то, две волны.

Первая волна — нововенцы в 20-е годы. Вторая волна «расцвела пышным цветом» после Второй мировой войны. Тогда возник Дармштадт со всеми своими обитателями. Всем этим «рулил» Штокхаузен, а Булез рядом «скорости переключал». Постепенно они сами перешли из авангарда в поставангард, поняли, что поиск нового для них закончился. И возникла реакция. Даже у нас, в России.

В нашей стране авангардистами-«передовиками» считается троица Денисов — Шнитке — Губайдулина. Но если посмотреть на Шнитке 80-х годов, это уже не авангард, а полистилистика. Авангард подразумевает чистый музыкальный язык без цитат. Поэтому, если подходить к понятию современной музыки качественно, то, допустим, Шнитке 60-х годов «современнее», чем Шнитке 80-х (смеется). Поэтому я решил в своем лексиконе избавиться от выражения «современная музыка». Я его избегаю и всегда говорю цифры: музыка двадцатого века, написана в таком-то году. Что такое «современная»? Веберн — современный композитор? Вот кого-нибудь спроси в консерваторском коридоре — скажут, что современный. А ведь у него 110 лет назад все написано. Или, скажем, Е. И. Подгайц. Концерт из его сочинений недавно был в консерватории. Его музыка, написанная в 2007 году, воспринимается, по-моему, гораздо проще, чем тот же Веберн. Современная? Хронологически — да, а если смотреть музыкальный язык, то он напоминает Стравинского, Бартока, что-то из начала 20 века. Композитор не комплексует по этому поводу, он просто пишет и пишет.

Надо играть 20 век. У нас студенты ничего не знают об этом, потому что не слышат этой музыки. Практика показывает: концерт сделали — народ пришел. На Денисове было не очень много публики, потому что Денисов — фамилия такая… не очень на слуху. Это не Шнитке. К тому же, это был первый концерт цикла. Но потом на вечер Шнитке пришло очень много публики — люди даже стояли. И на концерте музыки Дж. Крама тоже был полный зал. Все байки про то, что это страшно и неинтересно — ерунда. Просто этим почти никто не занимался. Вот я и решил попробовать.

- У Вас три концерта в проекте?

— В проекте — два. Но получилось так, что на вечер памяти А.Шнитке меня пригласили. Программу концерта придумал альтист Ваня Фадеев. Он всех собрал, «заставил» ребят выучить Квинтет, квартет, нас с Кириллом Красюковым — «Сюиту в старинном стиле» и попросил меня все это обставить, прокомментировать. Но этот концерт концептуально не вошел в мой проект, потому что, с моей точки зрения, «XX век: современное прошлое» подразумевает техническое оснащение, видеоряд, обстоятельный рассказ о программе, то есть чуть больший крен в лекционную сторону. Но я очень рад, что этот концерт состоялся. Ребята просто молодцы, выучили Квинтет, Третий квартет, разбавили все это киномузыкой немножко.

— Сложно ли находить исполнителей для таких концертов, и достаточно ли у нас музыкантов, способных исполнять музыку подобного рода?

— Достаточно. Просто их надо организовать. Я знаком с несколькими людьми из других городов, которые занимаются чем-то подобным, и знаю, что практически любой фестиваль, который становится известным, начинается с того, что друзья просто играют вместе. Потом эта идея либо хиреет и умирает, а люди расходятся в разные стороны, им становится неинтересно, либо это вырастает в какой-то большой проект со спонсорами, рекламой, другими деньгами, приглашенными артистами. Вот сейчас у нас такая ситуация, что в консерватории есть круг людей, — с одной стороны молодых, а, с другой стороны, уже не студентов, играющих на самых разных инструментах, с которыми я нахожусь в дружеских отношениях и которые согласны поиграть на энтузиазме, из любви к искусству. Среди них — виолончелистка Н. Тельминова, студентка-пианистка А. Шестерикова, которая еще и занимается композицией на факультативе у Д. О. Присяжнюка. Мы с ней играли три пьесы Э. Денисова в 4 руки, а сейчас разделили «Макрокосмос» Крама пополам. Хотелось бы поиграть с Ю. Гуревичем, но баян редко куда вписывается. Много сочинений для этого инструмента появляется сейчас, да и в XX веке написано, но все-таки не так много, как хотелось бы. Наши единомышленники: флейтистка Н. Полунова, скрипачка С. Зверева. После концерта музыки Крама позвонил А. Самарин, сказал, что ему так все понравилось, и стало интересно — нет ли чего подобного для кларнета. Я уже нашел кое-что. Теперь думаю, как все в будущем объединить.

— Не считаете ли Вы, что круг исполнителей такого рода музыки мал потому, что музыканты просто не научены этому? Может, существует какой-то просчет в образовательной системе?

— Это вопрос очень трудный. Я считаю, что существует пробел в системе. Если взять Америку, то там свеженаписанная музыка пользуется безумной популярностью, на премьерных концертах аншлаги. Там изначально в образовании установка: «Давайте слушать и играть то, что производится сейчас». В XX веке эта установка на современное, актуальное искусство у нас в стране куда-то исчезла. Если вспомнить еще Римского-Корсакова (это ведь XX век по большому счету — «Золотой Петушок» был написан в 1908 году), то когда он послушал первое исполнение в России «Страстей по Иоанну» И. С. Баха, то пришел домой и написал в дневнике, что музыка гениальная, но играть ее нельзя, она безнадежно устарела. И Римский-Корсаков сделал вывод, очень показательный для живой музыкальной культуры: давайте мы из этой музыки возьмем все самое лучшее и напишем свое. А у нас сейчас все наоборот: зачем нам что-то новое (тем более, что «все уже написано»), мы лучше полезем в 17 век, найдем какого-нибудь плодовитого Телемана и будем его играть. У нас это на 100 процентов так. Люди не воспитаны. Для них a priori музыка, которая пишется сейчас — это заведомо что-то непонятное.

Я бы очень хотел сделать что-то вроде практического семинара для пианистов, на каком-нибудь «взрослом» курсе консерватории — четвертом или третьем — который бы назывался «Фортепианная музыка XX века». Лекции с практическим руководством к действию. Опираясь на свой опыт, я бы рассказывал о том, что действительно можно играть. Я бы приносил ноты, ставил какие-то записи (не полностью, а фрагментарно), осуществлял максимально практический подход. Допустим, пианист выстраивает программу музыки XX века. Как это сделать интересно? Что можно в нее включить из написанного 20 лет назад, но вполне понятного? Есть много такой музыки — Пелецис, допустим, Мартынов, Сильвестров. У меня в планах сыграть концерт сочинений В.Сильвестрова на следующий год. Если он состоится, то это будет практически «вечер произведений Шопена», по уровню восприятия. Народ выйдет с круглыми глазами, скажет: «Ааа! Романтизм!» (смеется). Но это все требует времени, и потом, я пока еще чувствую себя недостаточно компетентным в этой области. Пока набираю материал, возможно, через несколько лет накопятся действительно реальные знания.

-Насколько публика сейчас оторвана от современной академической музыки?

— Арво Пярт, Валентин Сильвестров, Сергей Загний, Павел Карманов, Алемдар Караманов, Виктор Екимовский, Владимир Тарнопольский, Владимир Мартынов — большинству людей эти имена ничего не говорят. А эти композиторы сейчас живы. В Питере еще пишут Б. Тищенко и С.Слонимский, и не только они. Там очень много всего происходит, а мы находимся вне этого.

Без современной музыки жить невозможно. Она нас окружает все равно — хотим мы этого или не хотим. У людей складывается такое ощущение: то, чем мы занимаемся — глубокая музейная древность, а все, что существует сейчас — это только «Бумбокс», Евровидение и тому подобное. Надо менять ситуацию.

— В Америке современная музыка всем интересна. А как изменить ситуацию здесь? Если мы начнем, к примеру, с лекций в консерватории, студенты научатся, начнут играть. Впишутся ли они в эту, окружающую нас, современную музыкальную атмосферу, которая состоит в основном из попсы? Можно ли таким образом изменить что-то?

— Вопрос интересный. Ну что такое наша окружающая среда? Я имею в виду академическую среду. Попсу не беру, это свой мир. Возьмем среднестатистический российский город. Консерватории нет, училище не котируется в качестве концертной площадки, это чисто утилитарное учебное заведение. Есть филармония. И ситуация складывается так, что все зависит от директора филармонии. Когда я приехал в один уездный город N на прошлой неделе, то увидел, что наша, с моей точки зрения, ужасно попсовая программа дуэтов органа и рояля из сочинений Дюрана, Видора и прочих композиторов опереточного склада — это верх академизма по сравнению с тем, что творится вокруг. А вокруг звучит Пьяццолла, ансамбли песни и пляски, гитарные вещи далеко не академической направленности. То есть околоклассический репертуар. И когда местный дирижер этого города делал программу, в которую включил 14-ю симфонию Шостаковича, народу было ползала. Это при бешеной рекламной кампании: там троллейбусы ездили, на которых было написано, что исполняется 14 симфония Шостаковича. Потому что для народа Шостакович — это что-то очень-очень трудное. Да еще страшное число 14. Изначально в наших концертных организациях не хватает курса на просветительство. Очень бы хотелось, чтобы в отечественных филармониях выделялся специальный сектор, организующий некоторое количество концертов в месяц, в год, посвященных именно современному искусству. При этом конечно нужна масштабная рекламная кампания, афиши. Тогда публика поймет, что такое искусство тоже есть. Пугать не надо. Можно сделать разноплановые программы, которые будут содержать разную музыку. И «легко воспринимабельную», и ту, которая требует определенных интеллектуальных усилий. В консерватории проще. Там творческая обстановка более располагает к экспериментам. Студентов можно заинтересовать. У нас есть сейчас Малый зал, где можно эти эксперименты проводить и смотреть, что из этого получится, интересует это кого-то или нет. Я принципиально не буду «переезжать» в Большой зал с такими программами, потому что, во-первых, 300 человек на такой концерт скорее всего не придет, а во-вторых, формат изначально предполагает более интимное, камерное общение: проектор, усилитель, как в случае с концертом из сочинений Дж. Крама.

— Как Вы думаете, можно ли воспитать публику, привить ей вкус к современной академической музыке?

— Конечно. Просто сейчас идет агрессивное воспитание совершенно в другом ключе, в коммерческом. Увы. Сейчас все наши проекты проходят на полном энтузиазме. На энтузиазме того маленького круга, который согласен это все играть, элементарно для того, чтобы самим не оказаться где-то сзади. Например, Н. В. Полунова, сказала, что ей это интересно, прежде всего, для профессионального самосовершенствования.

— Возвращаясь к последнему концерту цикла, хочу спросить: как Вы считаете, музыка Крама, исполнявшаяся там, ориентирована изначально на узкий круг слушателей?

— Нет.

— То есть рядовой человек с улицы сможет это воспринимать?

— Я считаю, что эту музыку как раз обычный человек и может воспринять. В отличие от Денисова, и в отличие от некоторых других произведений Крама, которые лишены яркой театральности, эти сочинения могут быть восприняты при условии вступительного слова и визуального ряда. Во время исполнения «Голоса кита» или «Макрокосмоса» нужна хотя бы минимальная визуальная поддержка — название произведения и фотографии. Это очень «цепляет». Я думаю, что был бы интересен проект создания некой видеоинсталляции под эту музыку. Я бы хотел предложить это нашим местным художникам, Центру современного искусства. Они были на концерте, им понравилось. И если устроить живое исполнение, не здесь, в другом месте, где на большом экране пойдет видеоряд, то музыка будет хорошо восприниматься любым слушателем, в том числе и абсолютно неподготовленным.

— Спасибо Вам и удачи в творческих начинаниях!

— Спасибо.

беседовала Татьяна Годованец

www.stinfa.ru