Бетховен на Кузнецком мосту. Заметки слушателя о цикле 32 сонат Бетховена, исполненных Михаилом Лидским с 2018 по 2021 год в зале Москонцерта на Пушечной.

«У Бетховена мысль идет дальше рояля… Инструмента не хватает»

Вера Августовна Лотар-Шевченко

Именно эти слова великой пианистки я вспоминал каждый раз, возвращаясь с этих концертов. В силу всем известных обстоятельств они растянулись на три года вместо планируемых двух, но сейчас, глядя на даты, с трудом осознаешь время. Вчера прозвучала Первая соната, сегодня — Тридцать вторая. Время сжалось, выстрелив, подобно функции Дирака — в бесконечность.

Пять вечеров из девяти мне удалось посетить, первые два и последние три. Как раз незадолго перед началом концертного цикла я прочел две биографии Бетховена: написанную еще в царской России Василием Давидовичем Коргановым, и увидевшую свет совсем недавно в серии ЖЗЛ — профессора Московской Консерватории Ларисы Валентиновны Кириллиной. Последняя, написанная прекрасным языком с опорой на все возможные источники последних лет, не затмила для меня первой, состоящей по большей части из писем и выдержек из разговорных тетрадей Бетховена. Страницу за страницей — вместе с композитором проживаем вехи его жизненного пути — от рождения и детства, становления мастера — к тяжелейшей болезни, постоянной нужде с проблемным племянником под старость — и пути к Вечности. Личность великого Мастера раскрылась совсем неожиданным образом: больной и нескладный, постоянно испытывающий нужду в деньгах, буквально «носившийся» по издателям с предложениями своих сочинений («Всё, что я написал, готов уступить за тысячу дукатов»), до невозможного тепло благодаривший «преподобных монахинь за присланные сладости» — эта мощная фигура обладала столь же невероятной чуткостью к окружающему миру и людям, дорожившему дружбой и умевшему благодарить за доброе к нему отношение.

После прочтения писем невольно начинаешь воспринимать музыку Бетховена сквозь призму его личности. Как ни дерзко это звучит, он становится собеседником. Слушая его музыку, ищешь не просто «красивой» интерпретации, а хочется читать ее как книгу, вникнуть в его речь, говорить с ним. Чем дальше вслушиваешься — тем дороже становится каждая музыкальная фраза, каждая мысль, часто заканчивающаяся уже за пределами рояля и даже концертного зала.

К искусству Михаила Викторовича Лидского у меня всегда было трепетное отношение. Начиная с первого его концерта в Большом Зале Консерватории зимой 1991 года, когда стало понятно, что программа — отнюдь не «на публику»: Четвертая Соната Мясковского и Ludus Tonalis Хиндемита. В 2015−2016 годах в Москве им был трижды исполнен цикл фортепианных сонат Мясковского — в самых небольших залах, чаще — музеях-квартирах. Складывается впечатление, что есть в мире «музыка не для всех». Она такой не задумывалась, но ее приходят слушать не для развлечения или отдыха. Таким стал и фортепианный цикл «Тридцать две сонаты Бетховена».

Уже в первый вечер исполнителем была обозначена планка для серьезной работы слушателя. Музыка Бетховена полифонична и многослойна, развивалась из года в год — от Первой сонаты — где еще угадывается время Гайдна и Моцарта — до последних, опередивших время их создания как минимум на полтора столетия. В каждой сонате — разные по содержанию и сложности внутренние лабиринты и смысловые линии, в каждой — состояние автора и его восприятие мира. Последние сонаты — уже выход за пределы земного.

Было ощущение, что пианист поставил задачей не столько раскрыть эмоциональное содержание сонат, сколько дать возможность слушателю прочитать и прожить каждую мысль композитора. Свидетельствую, что это была действительно напряженная работа, но и невероятно благодарная — хотя бы потому, что без этого исполнения она была бы невозможна для большинства слушателей.

Что запомнилось особенно…

Звучащая тишина в Первой сонате — это первое, что осталось в памяти. Дыхание между репризами первой части, перед тем как снова зазвучит тема в четвертях… микросекунды покоя и звенящей тишины. При наличии многих, поистине замечательных записей этой сонаты (Вильгельм Кемпф, Мария Гринберг…) — тишину я услышал только здесь… Она стала открытием, и оказалась едва ли не важнее всей остальной музыки. Я часто ищу ее в музыке вообще, и именно этого ощущения, мне кажется, часто недостает многим исполнителям — умения задержать мгновение тишины, из которого потом возникнет музыка. Эти мгновения я слышу до сих пор, и это непередаваемо.

На протяжении и первого, и всех последующих концертов не покидало ощущение, что слышу именно Бетховена, а не Михаила Викторовича Лидского. И слышу, и отвечаю ему мысленно. Какая-то удивительная чистота и прозрачность исполнения, сравнил бы с водой из родника.

Сонаты с Двадцать четвертой по Двадцать седьмую. Звучание рояля иногда скупыми, иногда очень яркими красками. Скупыми — когда нужно было видеть именно контуры, рисунок… Красками — там, где требовался цвет. Очень лаконично, и ни на мгновение пианист не закрыл собой автора. Видно и слышно всё — каждая мелодическая и смысловая линия, ни одной брошенной фразы или звука.

В Двадцать восьмой сонате было ощущение, что уходит понятие пространства — и Вселенная на мгновение умещается в одном звуке (в 1й части), потом снова возвращение на землю, земные мысли и музыка, и вновь взгляд издалека на всё пережитое.

Двадцать девятую сонату — можно ли вместить… В ней еще земная мощь человеческая (1 часть) и дальше — картины, осязаемые даже не на слуховом, а на еле досягаемом внутреннем уровне, одна за другой картины третьей части, за гранью земного. Ощущение, что эта музыка послужила своего рода «словарем» для всех последующих поколений композиторов разных направлений, вплоть до Мишеля Леграна.

Окончание цикла бетховенских сонат пришлось уже на другую эпоху: при мне не пустили женщину потому, что у нее не было QR кода… она, правда, прошла на второе отделение, но было очень печально эту картину видеть. Был тот же рояль, но было ощущение, что звучит не Stainway… Как настройщик — могу предположить, что все хоры струн на каждом звуке настроили строго в унисон, поэтому звук не «разливался», как это возможно на таких инструментах. Возможно, были и другие причины.

Тридцатая и Тридцать первая сонаты… Крайне скупая правая педаль. Впервые за весь цикл создалось ощущение, что инструмент требует усилий исполнителя… Когда звучали нарастающие аккорды Тридцать первой сонаты, почти воочию увидел, как глухой на протяжении многих лет Бетховен пытался буквально «выбить» звук из инструмента, вдруг услышит… это ощущение оказалось невероятно сильным! Обычно эти аккорды играют строго академично, с ровным crescendo, а тут… увидел эту картину как наяву, и сейчас понимаю, что это единственно возможный вариант исполнения этих аккордов, впервые понял — зачем и о чем они.

Вся романтика была убрана подчистую… это было непривычно, особенно в лирических местах Тридцать первой сонаты — пианист не пытался сгладить, сделать более благозвучными диссонансы… Бетховен не слышал ушами этой музыки, и когда играл ее сам — вряд ли выстраивал в хрустальный блеск обертоны больших и малых секунд. Их действительно можно исполнять более аккуратно, как слышим у многих выдающихся исполнителей, но хотя бы раз в жизни увидеть и испытать практически зримое присутствие не слышащего Мастера — необходимо! Ибо слишком часто забываем о том состоянии, в котором он создавал свою последнюю фортепианную музыку.

Тридцать вторую ждал больше других, и слушал замирая… Жалею, что не могу выразить в словах все, что хотел бы. Земное здесь прекращается сразу, обрываясь на первых аккордах. Смятение, зрение душой собственного тела… Вторая часть — перемещение души вне земных сфер, листаются страницы, проходят события, рядом ангелы играют сами для себя. Полное примирение и умиротворение в уходящей в тишину музыке. Она не исчезает и не перестает звучать, но постепенно становится неслышной, недоступной для земных слушателей. За последними аккордами — непостижимая Тайна.

Труд Лидского — титанический. Музыка эта необходима для нас, живущих в 2021 году, именно в таком вдумчиво-сильном исполнении нашего современника.

Очень приятно было видеть на концертах учеников Михаила Викторовича, на последнем концерте было множество цветов! Зал, заполненный едва на четверть — трижды вызывал Музыканта. Смогут ли ученики мастера сохранить такое же направление в искусстве, которое Лидский удерживает на протяжение десятилетий: искать правду, хранить грандиозное наследие, и не поддаваться толпе? Уверен, что только такая позиция позволит что-то сохранить в искусстве, и только она даст необходимую и музыкантам, и слушателям точку опоры — и сейчас, и в будущем.

Василий Вакатов,
радиоинженер,
преподаватель колокольного звона,
настройщик фортепиано